Три ночи я провел без сна — в тоске,
В молитве, на коленах, — степь и небо
Мне были храмом, алтарем — курган;
И если б кости, скрытые под ним,
Пробуждены могли быть человеком,
То, обожженные моей слезой,
Проникнувшей сквозь землю, мертвецы
Вскочили б, загремев одеждой бранной!
О боже! как? — одна, одна слеза
Была плодом ужасных трех ночей?

Нет, эта адская слеза, конечно,
Последняя, не то три ночи б я
Ее не дожидался. Кровь собратий,
Кровь стариков, растоптанных детей
Отяготела на душе моей,
И приступила к сердцу, и насильно
Заставила его расторгнуть узы
Свои, и в мщенье обратила всё,
Что в нем похоже было на любовь.
Свой замысел пускай я не свершу,
Но он велик — и этого довольно.
Мой час настал — час славы иль стыда,
Бессмертен иль забыт я навсегда.

Я вопрошал природу, и она
Меня в свои объятья приняла,
В лесу холодном в грозный час метели
Я сладость пил с ее волшебных уст,
Но для моих желаний мир был пуст,
Они себе предмета в нем не зрели.
На звезды устремлял я часто взор
И на луну, небес ночных убор,
Но чувствовал, что не для них родился.
Я небо не любил, хотя дивился
Пространству без начала и конца,
Завидуя судьбе его творца,
Но, потеряв отчизну и свободу,
Я вдруг нашел себя, в себе одном
Нашел спасенье целому народу
И утонул дея́тельным умом
В единой мысли, может быть напрасной
И бесполезной для страны родной,
Но как надежда чистой и прекрасной,
       Как вольность сильной и святой.